Гимн великому городу

Когда в этом году раздавали «Золотые маски», мариинскому «Китежу» дали две – за лучший спектакль сезона и лучшую работу режиссера. Невозможно понять, почему не дали третью – за лучшую работу художника в музыкальном театре. Сценография «Китежа» неотделима от режиссуры: пространство определяет статику или динамику мизансцен. Кроме того, и «картинкой», и живыми людьми в «картинке» занимался один и тот же человек – Дмитрий Черняков. (В художнической номинации он присутствовал вместе с художником по свету – Глебом Фильштинским).

Дмитрий Черняков, Митя, одетый в красные штаны молодой человек с заплетенными в косичку волосами, идеально точно поставил идеальную духовную оперу. А Валерий Гергиев удивительно нежно ее сыграл. Русскую оперу. Но это и важно и неважно одновременно. Важно – потому что история эта, несмотря на всю ее божественность и легендарность, сплошь русская. Потому что воплощением предательства оказывается типичнейший русский пьяница, а татары-завоеватели именно для нас на долгие века стали символом нежданного зла. И неважно – потому что спектакль поставлен не о вреде национального пьянства и не о необходимости каждый год торжественно отмечать дату Сечи при Керженце. Он – об одном пути, пройденном не в официальном житии даже, а в апокрифе, если апокрифом можно считать оперное либретто (история Февронии и история Китежа только в нем сведены вместе). Интеллигентский апокриф. Нерабская попытка изложения жития.

При открытии занавеса мы видим сцену в сухой высокой траве, пару черных стволов деревьев (верхушки – за верхним краем сцены) и деревянный домик в правом дальнем углу. В траве стоят два белых больших сосуда (много выше человеческого роста), на дереве висит такой же огромный белый рукомойник, а у задника три темные лестницы как будто прислонены к небу. Впрочем, они не так высоки и небу себя не навязывают. В центре сцены – деревянный небольшой стол, на нем Феврония раздает еду трем собравшимся к обеду тихим потрепанным личностям. (В либретто она кормит журавля, медведя и тура.) И общая странность обстановки, вот эта несоразмерность предметов, подчеркивающая общий замедленный ритм пейзажа, находящийся в полной гармонии с никуда не торопящейся музыкой, напоминают некоторым образом сон о детстве, каким его представлял себе Андрей Тарковский. Пустыня Февронии – как вечное детство ее души. И еще одно измерение: сон – жизнь, от которой Февронии придется проснуться. Если в момент начала спектакля, когда открывается картина Пустыни, зал мгновенно замирает, завороженно глядя на эту траву, лестницы и рукомойник (особенно на рукомойник… некоторые критики в Петербурге почему-то именно его сочли бессмысленным, а ведь из него течет натуральная вода, князь умывается – как умываются люди пришедшие, переступившие порог, вот и князь в своей жизни переступил некоторый порог, не сразу это заметив), то в начале второго акта – «Малого Китежа», публика сначала улыбается от узнавания.

Р’СЃРµ очень знакомо: сегодняшний петербургский РґРІРѕСЂ-колодец Рё вещевой рынок. Клубится С…РѕСЂ РІ современной одежде, каждый занят СЃРІРѕРёРј делом. Р’СЃРµ, что обозначено РІ либретто, есть: Рё нищие (СЃ надписью «Мы сами РЅРµ местные»), Рё торговцы, Рё оглядывающие рынок цепким взглядом прилично одетые «лучшие люди». И СЂСЏРґРѕРј СЃ вынесенным, РІРёРґРёРјРѕ, РѕС‚ РїРёРІРЅРѕР№ палатки высоким столиком РЅР° РѕРґРЅРѕР№ ножке идет РІ разгул местный пьяница Гришка Кутерьма. Давно известно, что РґРѕР±СЂРѕРіРѕ человека труднее сыграть, чем злодея, Рё СѓР¶ тем более трудно сыграть святую так, чтобы РѕРЅР° РЅРµ казалась ненормальной РІ тривиальном смысле слова. Ольга Сергеева выполнила актерскую задачу замечательно, РІРѕС‚ только задача ее была актерски невыгодна. Непафосная роль РІ непафосном спектакле – вышивание белым РїРѕ белому, высший класс рукоделия, РєРѕРіРґР° СЂРёСЃСѓРЅРѕРє создается объемом нити. РЎРїРѕРєРѕР№РЅРѕ пройти РїРѕ бурлящей площади… терпеливо снести татарский плен… Рё пожалеть последнего РїРѕРґРѕРЅРєР° РЅРµ РїРѕ законам жизни/психологического театра, РєРѕРіРґР° сочувствие вырастает РёР· свойства воображения, автоматически относящего тебя РЅР° место того, РєРѕРјСѓ сочувствуешь, – РЅРѕ высокой – чужой РјРёСЂСѓ – жалостью… Р’СЃРµ это сделано Сергеевой точно, РЅРѕ РїРѕ тем же самым театральным законам ее тихая работа слегка померкла СЂСЏРґРѕРј СЃ актерским разгулом Юрия Марусина. Артист был нездоров, это сказалось РЅР° качестве вокала (РІ последнем действии пришлось даже искать замену), РЅРѕ, РЅРµ будучи РІ силах работать наравне СЃ Сергеевой РІ музыке, Марусин актерски сделал роль очень точно. Его Гришка Кутерьма – воплощение любви Рє движению (=жизни) РІ этом РіРѕСЂРѕРґРµ, который СЃРєРѕСЂРѕ умрет, Рё воплощение страсти Рє РІРѕС‚ сейчас мелькающему мгновению РІ опере, которая – РїСЂРѕ путь РІ вечность. РћРЅ появляется РЅР° сцене пляшущим – РІ потрепанных спортивных штанах алкоголика Рё наброшенной сверху медвежьей шкуре. Развлекает рыночный народ пьяным танцем Рё тут же попадает РїРѕРґ кулаки бессмысленно-злобных юнцов. Его сшибают СЃ РЅРѕРі, РѕРЅ падает, поднимается, пошатывается – Рё РІСЃРµ время движется, движется, движется… РЎ начала Рё РґРѕ конца сюжета – который для Гришки-то концом РЅРµ станет, РІСЃРµ нашли успокоение РІ Великом Китеже, РєСЂРѕРјРµ него… РќРѕ вернемся РІ Малый Китеж. Правда, время для визита туда РЅРµ самое подходящее – татарское нашествие. Неожиданно Рё страшно падает часть задника — часть РґРѕРјР° РІ этом РґРІРѕСЂРµ-колодце. Р’ образовавшийся огромный проем вдвигается совершенно фантастическое существо: громадный железный РєРѕРЅСЊ зависает над толпой китежан, укрепленные РЅР° его голове Рё копытах прожектора слепят РІ мгновенном мраке, Рё невозможно разглядеть, кто Сѓ него РЅР° СЃРїРёРЅРµ – РІРёРґРЅР° лишь смутная фигура Рё рогатый шлем. Понятно, что эта штука держится чем-то РІСЂРѕРґРµ крана – Рё даже РІРёРґРЅРѕ, как именно крепится, — РЅРѕ РІСЃРµ равно кажется, что РєРѕРЅСЊ мощно существует РІ РІРѕР·РґСѓС…Рµ, сам РІРѕР·РґСѓС… уничтожая. И вслед Р·Р° возникшим повелителем РІ РіРѕСЂРѕРґРµ появляется его РІРѕР№СЃРєРѕ. Р’ странных одеждах, растворяющих очертания тел, слегка притоптывая, РѕРЅРё буквально поглощают пространство. Нет даже минимального сопротивления РёРј – РѕРЅРё накрывают площадь валом (такое РёРЅРѕРіРґР° показывают РІ РјРёСЂРµ животных – крысы, лемминги, что-то еще) Рё РІСЃРµ живое просто исчезает, как будто его Рё РЅРµ было. Собственно, это конец второго акта, потому что СЌРїРёР·РѕРґ, РєРѕРіРґР° Гришку склоняют Рє предательству, РЅРµ очень интересен – что его пугать! РћРЅ поведет татар Рє Великому Китежу хотя Р±С‹ ради очередной возможности покуражиться над РјРёСЂРѕРј.

Третий акт – Великий Китеж. Сцена без декораций. РҐРѕСЂ. Мужчины прощаются, СѓС…РѕРґСЏ РЅР° битву, Рё женщины одевают РЅР° РЅРёС… белые рубахи. Р—Р° спинами хористов РїРѕ заднику шарят прожектора РІ поисках вражеских самолетов. РЎ колосников свисают лампы РІ небольших железных абажурах. Елена Третьякова, РіРѕРґ назад рецензируя мариинскую премьеру РІ газете «Культура», назвала РёС… «тюремными» — может быть, Рё это имелось РІ РІРёРґСѓ постановщиком. Потому что общая тема — испытания Рё строгости. Р’СЃРµ очень просто Рё очень чисто. Р’СЃРµ больше власти Сѓ музыки – искусства менее плотского, РІСЃРµ меньше Сѓ режиссуры. Мужчины СѓС…РѕРґСЏС‚ Рє заднику, РЅРѕ РІСЃРµ время обращены Рє нам лицом. РћРЅРё РЅРµ пятятся – шаги достаточно широки, Рё РІ РЅРёС… нет РЅРё капли опаски. РћРЅРё просто РёРґСѓС‚ туда, Р·Р° грань пандуса, взглядом РЅРµ расставаясь СЃ РіРѕСЂРѕРґРѕРј. Женщины кладут РЅР° РїРѕР» старые рубахи мужчин Рё тоже СѓС…РѕРґСЏС‚. Сеча РїСЂРё Керженце – только музыка, клубящийся дым Рё свет. Неистовство Гергиева, доводящего оркестр РґРѕ гимнического воодушевления. И лишь РєРѕРіРґР° плененная татарами Феврония найдет Рё обнимет РѕРґРЅСѓ РёР· оставленных РЅР° сцене рубах – РјС‹ поймем, что битва закончилась Рё РѕРЅР° обнимает своего погибшего жениха. Рљ сожалению, РЅРµ придуман финал третьего акта – Рё это, пожалуй, единственный просчет спектакля. Отсутствие чуда, которого так ждала публика (Р±СѓРґСЊ «Большой театр» сетевым изданием, СЏ Р±С‹ здесь поставила ссылку РЅР° «Праздник святого Йоргена») – печально. Начинают мелькать РѕРіРЅРё, татары разбегаются – Рё сверху ползет занавес, РЅР° нем – отражение РІ РІРѕРґРµ невидимого Китежа (РІ спектакле использованы СЌСЃРєРёР·С‹ декораций Рє спектаклю 1907 РіРѕРґР°). Режиссер РЅРµ доделал здесь СЃРІРѕСЋ работу, РЅРµ доиграл РёРіСЂСѓ, начатую РїРѕ его собственным правилам. Если Зло было столь эффектно – то Чудо должно быть эффектно РЅРµ менее. Эффектно иначе, спокойнее, увереннее – РЅРѕ РѕРЅРѕ должно быть. Р’ четвертом действии Феврония Рё Гришка Кутерьма РёРґСѓС‚ РІ каком-то тоннеле. Гришка, зарезав Февронию, бежит прочь – Рё тоннель исчезает. Декорация СЃРЅРѕРІР° возвращает нас РІ Пустыню – Рё Сѓ дерева старухи профессионально обмывают Рё переодевают усопшую. Вообще-то это птицы РЎРёСЂРёРЅ Рё Алконост. РћРЅРё РіСЂСѓР·СЏС‚ Февронию РЅР° блокадные санки Рё везут Рє РґРѕРјРёРєСѓ, РІ котором РѕРЅР° раньше жила. Р’ РґРѕРјРµ начинает разгораться свет — сначала живой, трепещущий – как РѕС‚ свечки, потом надмирный, мощный, слепящий. Появляется погибший жених Рё РѕРЅРё долго СЃ Февронией СЃРёРґСЏС‚ СЂСЏРґРѕРј, покачиваются, как РІ поезде, РєСѓРґР°-то едут. Птица Алконост РєСѓСЂРёС‚ РІ форточку. Раскрывается черный задник, Р·Р° РЅРёРј РІ торжествующем небе стоит население Китежа – сарафаны Рё кринолины, рубахи Рё РјСѓРЅРґРёСЂС‹, — РІСЃРµ века, Рё РІСЃС‘ – белое, РЅРѕ РЅРµ плакатного оттенка, Р° холщового, простого, СЏСЃРЅРѕРіРѕ. После свет опять сужается РґРѕ размеров этого небольшого РґРѕРјР°. Р’СЃРµ жители проснулись Рё более для нас невидимы. Почему этот спектакль РјРЅРѕРіРёРµ назвали «постмодернистским» – Бог весть. Постмодернизм предполагает отстраненную РёРіСЂСѓ СЃ формой, Черняков же перекладывает партитуру для струн души. И каждый аккорд-ассоциация (Рє примеру, блокадные санки) звучит внутри зрителя совершенно определенным образом. И связывается СЃРѕ следующим аккордом. И РІРѕС‚ что еще важно: Сѓ этого спектакля, после которого РјС‹ можем говорить Рѕ появлении РІ СЂРѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕРј театре режиссерского дарования европейского масштаба, — мощнейший (РЅРѕ РЅРµ тянущий РІРЅРёР·!) СЂСѓСЃСЃРєРёР№ фундамент. Самый древний слой: отсутствие психологизма РІ изображении всех – РєСЂРѕРјРµ Кутерьмы! – персонажей отсылает Рє иконным клеймам. Еще явственней петербургский слой: Медный всадник. И блокада. И Сенная – рыночная — площадь. И достоевские страсти Гришки – РѕС‚ предательства Рє молитве, РѕС‚ нее — Рє убийству. И внешний, кинематографический слой – влияние Тарковского (Рё «Зеркало», Рё «Сталкер», Рё «Ностальгия»). И РІСЃРµ же именно питерская – прежде всего — сдержанность, интеллигентность РІРѕ всем – РѕС‚ красок декораций РґРѕ выражения самых личных чувств. Если кто-РЅРёР±СѓРґСЊ полагает, что молиться надо РЅР° площади, Р° оформлять «Китеж» должен Илья Глазунов – это его собственные проблемы.